«Присоля, хлебнёшь. Посоля, всё съестся».
Пословица
…Более трёх часов Юлька шла по твёрдому насту, но вдруг резко заскользила вниз, почти влетев в холодную воду небольшого ручья. Оглядевшись, заметила кусты на той стороне, вздымающийся угор с темнеющими наверху избами и топящейся на склоне баней. Лёд у берега был тонок, а середина ручья клокотала, парила, по-видимому, это был незамерзающий ключ. Женщина нашла подходящую валежину, перекинула на ту сторону котомку, валенки, перекрестилась и легко взлетела над ручьём. Услышала треск и со всего маху очутилась в том бурлящем ключе. Судорогой свело ноги, руки, горло, но рванулась что есть силы и кое-как выползла на противоположный берег. Подол юбки моментально покрылся мёрзлыми белыми разводами. С трудом отжала юбку и носки, сунула ноги в валенки и полезла вверх, к топящейся бане.
Хозяйке было лет шестьдесят пять. Ласково она пригласила Юльку присесть на скамейку, обсушиться и стала расспрашивать. О себе сказала, что зовут её Дарьей, что муж и два сына её на фронте. Юлька оглядела баню, которая топилась по-чёрному, от полка до блестящих от копоти стен и волокового оконца. Всё как у нас в деревне, подумалось ей. «Эй, да ты никак заснула? Вставай, уведу тебя к Фёдоровне, а то как бы беды не вышло! Ты молодая да красивая, а у меня два уполномоченных квартируют, собирают продналог по деревням. Для них и баню топлю. Или давай тебя в амбаре запру, а как они вымьются да угомонятся, тогда освобожу», – сказала новая знакомица и спешно открыла амбар. Короткое банное тепло быстро прошло, застучали зубы. Сняла с крюка старый мужской кафтан и накинула его поверх своей станушки, силясь унять дрожь. Юлька присела на ларь и в щель стала глядеть на вечернее небо, быстро сгущающиеся сумерки. Из бани доносились весёлые нетрезвые голоса – и вдруг выскочили два мордастых голых мужика. Они весело скакали по сугробам, тузили друг друга с беспечной энергией молодости. Вдруг поведение одного изменилось. Он прижал товарища к стене бани, сказал что-то негромко, и тот не выдержал, смешался, сник, признав превосходство соперника, который в свою очередь резко повернулся к амбару, будто бы в самые глаза Юльки глянул! Похолодев, она невольно отпрянула, а когда опомнилась, мужики торопливо продвигались к дому с полотенцами на шеях. Она стояла так ещё не меньше часа, потом пришла хозяйка: «На-ка тебе тут две шаньги заспянные да бутылку молока. Теперь я помоюсь да с тобой поговорю». В бане было ещё жарко, Юлька развесила на просушку юбку, кофту да рубаху, поставила ближе к каменке валенки. А хозяйка долго говорила, выплёскивая свою душу перед таким вот проходящим человеком, негодовала на своих постояльцев, на их беззаботную хлебную жизнь. Поделилась с ней и Юлька. Дарья велела укладываться и, загасив фонарь, ушла. Юлька проснулась, когда в окошко заглянула луна. Из-под досок пола фонтанчиками пробивался белый холодный туман. Болела голова, горло, знобило. Сказалось купание в ручье и долгое стояние в амбаре.
Когда уполномоченные отъехали, пришла Дарья и повела гостьюшку в избу. Там уже был наставлен самовар, в марле под крышкой его кипели, стукаясь, два куриных яйца. Хозяйка отрезала от ковриги большой ломоть хлеба и, щедро намазав его мёдом, сказала: «Ешь-ка на здоровье, пей чай, небось, не обеднеют. Ежели от многого немножко – это не кража, а делёжка!». Юлька откусила кусочек, сладкая нега обняла язык. Дальше всё устроилось лучше лучшего. В девять часов утра через деревню проехали три воза с сеном на рынок в Сольвычегодск, к пожилому возчику и определила её Дарья за бутылку самогону. Юлька долго махала рукой этой доброй женщине, приютившей свою нечаянную поночёвщицу.
На переездах через речки сани разворачивало, тащило поперёк по льду. Возчики, матерясь, соскакивали, перепрягали лошадей, перекладывали опрокинувшиеся возы. Юлька была на подхвате. Всё же к вечеру въехали в город и высадили попутчицу у чайной.
Замёрзшая и голодная, она вошла в парное тепло чайной, увидела стойку и стоящий перед ней на возвышении пятиведёрный самовар. Тоненькая девочка лет одиннадцати мыла полы, с шумом отодвигая тяжёлые, узкие лавки. Юбка полохалась между худых ног, половицы скрипели. Дверь соседней комнатки приоткрылась, обнажая скромное убранство: железную кровать, этажерку, швейную машину, фикус в кадке, домотканые половички и вязаные крючком подзоры, которые напомнили Юльке её девичью горницу. Вздрогнув от неожиданности, заведующая спешно притушила двумя пальцами фитилёк лампадки под образами и обернулась. Встретившись с Юлькой глазами, облегчённо вздохнула, перекрестилась и снова зажгла лампадку. В тяжёлое военное время только вера спасала людей.
Юлька взяла из стопки чистой посуды стакан и подстаканник, налила кипятку и повернулась в сторону зала. На столах горели лампы и, к её удивлению, стояли солонки с солью. Женщинаа из-за пазухи достала замёрзшую колобушку, половину отломила и припрятала, а другую стала есть. Она не заметила, как из дальнего угла за ней наблюдают двое: пожилой солдат с забинтованной рукой и молодой красивый лейтенант. Стол перед ними был уставлен тарелками, стаканами с компотом, жареной треской, банками с крабовым мясом, тушёнкой. Заведующая принесла на подносе тарелки со щами и, повернувшись, спросила Юльку: «А вам чего подать?». «Ничего!» – ответила Юлька и покраснела, стесняясь ветхой своей станушки и клетчатого платка из грубой шерсти. Пожилой солдат долго глядел на Юльку и вдруг скомандовал: «Ну-ка, тётушка, подмогни, неси всю нашу батарею за стол вот к этой молодке». Следом с тростью прихромал молодой. «Как тебя зовут молодица? – спросил пожилой. – А детей у тебя сколько?». «Юлька, вернее, Юлия Алексеевна, а детей у меня трое!» – гордо ответила женщина. «А у меня четверо, младшему восемь лет. Мы выписались сегодня из госпиталя, едем долечиваться, – с этими словами солдат достал бутылку водки, разлил по стаканам и выпил. – Ну, за победу!». Юлька пить не стала, предложила заведующей, та махнула без закуски и отошла за стойку. Пожилой назвался Гордеем Павловичем, а молодой представился Семёном. Вслед за этим в котомку Юльке скидали тушёнку и банки с крабами, хлеб и газетный кулёк с сахарным песком. Служивые остались выпивать, а Юлька пошла плутать переулками, ей надо было на улицу Совхозную к Носковым.
И раз, и другой проходила она перед закрытыми некрашеными воротами пока не догадалась постучать в низенькое окно. Долго ждать не пришлось, открылась дверь, и её впустили в маленькую кухню. Сказавшись, кто она, Юлька протянула хозяйке письмо от её родственников с Камешника. Ещё в чайной женщина ощущала прилив крови к голове, твердину около уха, боль в горле, поэтому попросила налить чаю и отдохнуть с дороги. Нина-хозяйка провела её в большую комнату и стала наставлять самовар. В зеркале напротив Юлька увидела своё белое вытянувшееся лицо, и вдруг колени подломились, она упала на пол перед столом, перед стоящей в испуге женщиной. Последнее, что видела Юлька – это лежащий на боку самовар и лужу вытекшей воды. Очнулась она уже на кровати, в изножье сидя спала Нина. Утром Митя, сын Нины, побежал за фельдшером. Юлька провалилась в сон, а когда очнулась, то увидела, что по комнате в белых чёсаных валенках ходит фельдшер. Из гладких блестящих коробочек она доставала какие-то инструменты, переговаривалась с хозяйкой. Юлька поняла, что говорили про неё, но как-то глухо, как сквозь вату доносились слова. Поняла лишь: абсцесс, надо вскрывать! Её подтащили и привязали верёвкой к кроватной спинке, влили насильно стакан самогону. Запрокинули, зажали голову так, что и пошевелиться уже не могла. Медичка полезла с чем-то холодным в рот и вдруг режущая боль перекрыла дыхание. В горло хлынул поток крови и гноя. «Плюй! Кому говорят, плюй в лоток!» – кричала фельдшер. Боль не отступала, била в уши, в голову. Слиплись, скатались волосы. Женщина впала в забытьё. Мерно тикали старые ходики. Юлька спала так долго, что часы остановились и гирька с глухим стуком ударилась о половицу. Проснувшись среди ночи, она не узнала своего временного пристанища. Вздрогнув, приподнялась на локтях и замерла. Сноп света ударил в стену и пополз в сторону: по ковру, по часам, по иконе Богородицы. Её глаза, казалось, смотрели на Юльку с укором. Должно быть, машина, подумала она и снова легла. Лик Божьей Матери был печален, в глазах скорбь: мать, потерявшая своё единственное, горячо любимое дитя. Юлька вспомнила о детях, и сердце сжалось от тоски. Как они там, родимые?
Оставшись одна, с малыми ребятами на руках, Юлька работала денно и нощно. С малых лет сыновьям Алёше, да Володе пришлось побираться. Ходили братья по всем ближним деревням. Светловолосый миловидный Володя, читая молитвы за здравие, вызывал жалость у деревенских, и ему подавали. А Алёша прятался за спину младшего брата и только усердно отвешивал поклоны. В войну жили так бедно, что не было лишней обуви, чтобы сбегать до ветру. Одни худые упаки на всех. Чтобы дети не мёрзли, уходя на работу, Юлька вицей загоняла беззаботных ребятишек на печь. И лишь просила приглядывать за маленьким Веней и не ложить у края. Двухлетний Веня упал с печи в кадку с пойлом для скота и утонул…
Юлька забылась тяжёлым сном лишь на рассвете. Она долго болела. По утрам Нина варила мучную затируху, поила отваром ромашки. За эту неделю случилось вот что – пришла масленица.
Окончание следует…
За солью. Часть 1
