Волгарица, Волгарица. Часть 5

Аннушка

В просторном и высоком доме Арбузовых встретило меня избяное тепло. Маленькая приветливая хлопотунья Анна Павловна, жена Петра Ивановича,  обратилась так, как  будто давным-давно знала меня.

– Устал, поди? Неблизко ведь шел?

– Да ничего, сухо, так идти нетрудно, – устраиваясь на диване, ответил я.

– Есть ведь хочешь? – спросила она от русской печи, гремя там ухватами и чугунами.   – Петя-то  вот-вот придет, а если хочешь, дак молока налью.

И хоть я отказался ужинать один, принесла мне кружку парного молока, только что надоенного от коровы Бусухи.

Рассматривал я обычную для здешних домов планировку. Помещение на три части – кухню,  спальню и переднюю комнату – разделяли занавески. На передней стене висела рама с фотографиями, где уместилась, наверное, вся верхушка генеалогического древа Арбузовых. Особняком висела большая цветная фотография – портрет славного светловолосого парня. Определенно, сын Коля. О нем расспрашивать небезопасно: боль и горечь еще не улеглись в душе родителей.

Почетное место занимали в доме никелированная кровать и русская печь. Вот о печи я и спросил у Анны Павловны: битая или кладеная она?

– Битая, битая, – откликнулась она. –  Поди, отдохнуть хочешь, так полезай. Теплая! Городские да опаринские завсегда у нас на печь просятся.

Рассматривал я золотистые связки лука, висевшие под потолком,  тетрадки «Роман-газеты», лежавшие на столе, и слушал объявления областного радио, которое здесь, в Волгарице,  показались мне неуместными и даже кощунственными.  Дикторы сообщали о танцевальных кружках, концертах и вечерах для тех, кому за тридцать, о программе телевидения, а здесь в переднем углу стояли два  неисправных ящика, до которых когда еще доберутся руки телемастера. И вообще доберутся ли… Анна Павловна, осторожно постукивающая в кути ухватом,  тоже, видно, прислушивалась к радио.  Ее задело за живое упоминание о зубоврачебном совещании.

– Мой-то уж сколь дён с таблетками бегает: никак зубную боль без них не уймет. Охотился записаться в Опарино к врачу, так там такая очередища, надо три дня ждать.  Хоть бы нам, дальним-то, послабление сделали. А то ведь только кашу и ест.

Раздались шаги, и вошел в избу розовый с мороза, высокий, худощавый человек в телогрейке и кроличьем малахае, с быстрым  решительным взглядом.

– Ну как, Аннушка, – с порога зычно проговорил он. – Не появился гость?

– Появился, появился, опоздал ты, Петя, – откликнулась Анна Павловна. – Вот лежа читаешь, дак вовсе, поди, нарушил глаза-то, – упрекнула его. – Людей не видишь.

Петр Иванович разглядел меня.

– Трактор-то изломался, уж извините, – сказал он, протягивая широкую, в мозолях, руку. – Не удалось послать.

Я опасался подступиться к тяжелым в жизни Арбузова моментам, связанным с гибелью сына, с судебными  делами после случая с Хоробровым, а тут вот еще одно несчастье:  потерял Петр Иванович глаз. Еще одна тяжкая история…

Он умылся, переоделся, явился подвижный  и статный, в голубой рубашке. Здоровый глаз живо и весело смотрел на меня.

Толковали мы с Петром Ивановичем об удивительной октябрьской погоде, о «Роман-газете», которую любит он читать, о делах хозяйственных, о Волгарице. То и дело обращался к пухлой записной книжке, где, казалось, было у него все прошлое, настоящее и будущее волгарицкой бригады.

 – Проблемы нас одолевают и все планы опрокидывают. Пахотной земли у нас, – энергично щелкнул счетами, – шесть сотен гектаров, но и эту землю толком  обработать сил нет. По плану озимых двести восемнадцать га, а мы посеяли сто восемьдесят. Куда денешься  – некому работать. Урожай восемь центнеров получается, да спасибо надо сказать, что столь убрали. Непогода помешала. О травах и не говорю, сердце кровью обливается. Сколько их у нас, точно сказать не могу,  не успеваем с лесом бороться, забирает он у нас, у нерадивых хозяев, траву обратно.  Раньше по всем речкам да овражкам косили, а теперь и сенокосы не успеваем выкосить, хоть до белых мух по ним гоняй. Да и был такой звонок: косите, мол, до снега,  а что зря горючее жечь – в траве уже давно никаких соков нет. Одна грубая, будто проволока, солома,  от нее у овечек зубы ломаются.

– Дак неужели ты не знаешь, сколь накашивать-то должен? – с  осуждением удивилась Анна Павловна.

 – Ну это и без книжки известно, – откликнулся Петр Иванович. – Должон две тысячи центнеров сена взять. Возможности есть больше взять, а мы в 1986 году набрали 1300 центнеров, нынче вот  1400.  Ну соломы еще 1230 центнеров будет. По скоту и запас. Эх, кабы людей…  С людьми-то чего мы тут творили! Хотя и раньше в деревне мужиков мало работало, все в начальниках ходили, дак женщины милые в силе были, а теперь  все устарели.

Арбузов повздыхал, трубно покашлял.

– Трудовые ресурсы мы называемся, а нас всего десятеро в житье осталось: два Вени, два Коли да  два Пети. Бартева Колю, Николая Павловича, не считаем, он хоть и работает по летам, а  дома не живет. Две телятницы, три механизатора да два  овцевода. Вот и вся трудовая картина, – подытожил Арбузов. – Жителей, конечно, побольше, да старики все. Олимпиада – одна, Нелюбиных – двое, Хоробровых вот двое, всего-то, выходит, сорок душ, но души разные. Одни по-доброму к деревне относятся, а другим – хоть трава не расти.  Хоробровы вот…

Я насторожился, но Петр Иванович продолжать разговор об этом не стал.

– Вот я с Веней Котельниковым все воюю.  У него история – прямо для «Роман-газеты». В ранней молодости девчонку Лену любил, и она вроде любила его, да мать ее поперек встала. Лена и послушалась, за другого вышла. А теперь развелась, и к нашему Вене у нее опять любовь. Он говорит: уеду к ней. Я ему: не делай глупостей, не будь домовиком. В Волгарице  вам полная свобода. Почтовый работник по специальности, Лена у нас вот так бы пригодилась, а Веня заломил свое – уеду. Женитьбу его я приветствую, а отъезд – нет. Уезжал ведь он уже на год в Коми республику, да не климат там ему оказался. Может, и теперь не климат или еще что, а дома бы поддержали.

Петр Иванович встает, ходит по избе, говорит, одушевляясь:

– Эх, если бы все молодые, как Николай Павлович Бартев, за Волгарицу болели! Он талантом одаренный человек, всю историю деревенскую собрал, пишет, как будто в набатный колокол бьет. Страсть у него – Волгарицу нашу сохранить. В общем-то, мы с ним заодно. Николай Павлович уже два лета сам на шасси работает – легкий такой, верткий тракторок –  на сене хорошо и дорогу не портит. Сто тридцать гектаров сенов убрал нынче. –  Вздохнул бригадир. – Случай с этим тракторком получился.  Пришел Николай Павлрович и говорит: «Исчез тракторок, кто-то украл». Ну, узнал я. Стрельские  нужды председателю Геннадию Васильевичу, напели тамошние механизаторы, что без трактора сидят, вот он и распорядился забрать наш.  А у них там мастерские, могли бы свой наладить. Звоню по рации председателю: «Кого спросили, трактор взяли?» – «А никого»!  –  «Выходит,  вам наше мнение уже ни к чему»? – «Да нет, ведь на время», – отвечает председатель.  «Если, – говорю, – трактор сейчас же не вернете,  считайте, что по вашей вине срыв наших работ. Бартеву Николаю Павловичу не на чем работать, и я, как бригадир, так работать не могу.  Сено-то и у нас гибнет в эдакую водень». Поговорили, в общем. Вернули нам сразу же тракторок, а то бы я пошел на обострение».

Очерк Владимира Ситникова «Волгарица, Волгарица». Часть 1
Очерк Владимира Ситникова «Волгарица, Волгарица». Часть 2
Очерк Владимира Ситникова «Волгарица, Волгарица». Часть 3
Очерк Владимира Ситникова «Волгарица, Волгарица». Часть 4

Продолжение следует…