Воспользовавшись свободным временем, решил я заглянуть к странному человеку Михаилу Михайловичу Хороброву, из-за которого произошло падение Арбузова. Постучался в окошко. Кто-то долго на меня глядел, потом раздался женский голос:
– Заходи, отопру!
Не в такой просторной и высокой, как у других, избе сидела женщина на диване и лежал на кровати обложенный подушками симпатичный на вид сероглазый мужчина с небритым подбородком. Это и был Михаил Михайлович. Женщина, отворившая дверь, была его жена.
– Вся ночь не спал. Почто-то сердце сильно бьется и задыхаюсь, – пожаловался мне Хоробров. – А врачи никакой болезни не признают, на инвалидность не выводят. В Киров надо, наверное, ехать.
Заговорил и об инциденте с Арбузовым. Хоробров вроде бы старался казаться непредвзятым, но всякая промашка бригадира сохранялась в его обиженной памяти. И еще хотелось ему вызвать к себе жалость и сочувствие. И по-человечески вроде жалко было его: бессонница и слабость у человека. Но вспомнились слова Надежды Ермолаевны Бартевой, матери учителя Николая Павловича, которая с резкостью и прямотой фронтовички сказала мне, что не за что Хороброва жалеть: «Распустил себя. Пьет да лежит. До какого стыда докатился: ни один год минимум колхозный не выработал. У кого зло на такое не появится, вот Петя и отмутузил его. И поделом. Бригада без людей задыхается, а он…»
По человеческим меркам – тунеядец Хоробров. Во всяком случае так расценивает его большинство жителей Волгарицы. Но ведь свой, здешний, безобидный вроде, смирный. Пусть себе живет со своими хворями да жалобами. Но вот беда – отбрось пороки Хороброва – и предстанет он уже как личность, потерпевшая от арбузовского произвола. Так и суд решил, так вынужден был решить и райком партии. Вроде все верно, да полностью ли правда восторжествовала? Рачительный-то наказан, а лодырь попал под защиту. А все потому, что рачительный не тот метод воздействия избрал.
Мелькнул за окном малахай Арбузова. Я думал, Петр Иванович в этот дом не ходок, а у него, оказывается, отношения с Хоробровым наладились. Может, не 206-я тут была нужна, а сельский сход? И разговор у бывших приятелей получается. Арбузов поздоровался, натянут на колено малахай, спросил Хороброва:
– Все лежишь, Михаил? Чего врачи-то опаринские признали?
– А что они признают, – махнул хозяин рукой. – А я всю ночь не спал, сердце бьется сильно, и задыхаюсь.
– Я вот толкую ему, хоть бы по воду сходил, – вставила жена.
– Ну, за водой, может быть, и тяжело, – рассудительно сказал Арбузов. – А подняться надо тебе и ходить надо больше. В лес прогуляйся, прутьев березовых для метел нарежь – и то дело. Вон Плосконосов болезнь пересиливает, ходит. Ему польза – и нам помощь. А ведь Плосконосов старше тебя. Тебе пятьдесят девять, не пенсионер еще, а вовсе себя списал.
– Дак задыхаюсь, и сердце…
Трудно судить о чужих хворях. Почему врачи не признают их у Хороброва, понять еще сложнее. Мне же вдруг показался Хоробров со своим давним бездельем и равнодушием ко всему походим на Илью Обломова. Что-то обреченное, жалкое, бывшее в русском барине, было в колхознике Хороброве.
…Дома Анна Павловна пекла хлебы. На кухонном столе в формах и кастрюлях доходило тесто, а в передней комнате на белоснежном полотенце отдыхали уже испеченные пышные буханки и два каравая. Караваи были изготовлены по моей заявке, так как вечером обмолвился я, что давно не ел хлеб «ярушниками» да «тетерьками».
– Как у вас хлебы такие получаются? – восхитился я.
– А не знаю, – ответила Анна Павловна. – С детства пеку. Мать у меня говорит: с какой ноги встанешь, такой и хлеб удастся.
Значит, не только от муки, дрожжей или опары, но и от настроения пекарихи зависит хлеб, понял я.
– У Аннушки всегда хлеб «едкий», – похвалил жену Арбузов, употребив вместо слов «аппетитный» или «вкусный» местное «едкий». – Садитесь к столу, а то уморили мы вас с голоду.
Во время обеда сообщил Петр Иванович о том, что велел председатель отправить Грачика и Малышка на мясо.
— Ой, Грачика-то пошто? – всплеснула руками Анна Павловна и всхлипнула. – Как же мы без него-то?
– Стар уже, моготы нету, – растерянно сказал Петр Иванович.
Как-то враз прослышала вся Волгарица об этом горестном известии. Поминутно заходили старушки, спрашивали, правда ли…
И вот уже приспело это печальное дело, которым должен был заняться Арбузов. Не знаю, войдет ли это событие в историю Волгарицы, а в памяти стоявших темной кучкой на мерзлом ветру старух, наверное, останется навсегда. Они давали понуро стоявшему Грачику хлеба с солью. Он его съедал, они отходили, утирая уголками платков слезы, и причитали, жалея. Перепадало угощение и Малышку. Хмурые, злые, два Вени, Бартев и Котельников, пытались вначале затащить на тракторную телегу могучего Малышка, но тот не шел, свирепо всхрапывая, мотая головой.
– Давайте Грачика сперва заведем, – предложил Арбузов.
Грачик зашел послушно, и женщины завсхлипывали еще громче. Вслед за Грачиком удалось справиться и с Малышком. Как на эшафоте стояли они теперь – безвинный работяга и могучий лодырь, не обученный труду.
Когда трактор тронул телегу с места, женщины заплакали в голос.
– Ну вот, теперь на всю губернию осталась одна лошадь, – молвил печально Арбузов. – Со Спутником-то старухам нашим вряд ли сладить. Хоть и не уросливый, а не такой, как Грачик. Тот угодник был. Вечная ему память!
Фото из архива «Опаринской сороки»: это, конечно, не Грачик. Но снимок рабочей лошадки был сделан много лет назад в поселке Альмеж Опаринского района.
Очерк Владимира Ситникова «Волгарица, Волгарица». Часть 1
Очерк Владимира Ситникова «Волгарица, Волгарица». Часть 2
Очерк Владимира Ситникова «Волгарица, Волгарица». Часть 3
Очерк Владимира Ситникова «Волгарица, Волгарица». Часть 4
Очерк Владимира Ситникова «Волгарица, Волгарица». Часть 5
Очерк Владимира Ситникова «Волгарица, Волгарица». Часть 6
Очерк Владимира Ситникова «Волгарица, Волгарица». Часть 7
Очерк Владимира Ситникова «Волгарица, Волгарица». Часть 8
Очерк Владимира Ситникова «Волгарица, Волгарица». Часть 9
Очерк Владимира Ситникова «Волгарица, Волгарица». Часть 10
Продолжение следует…
