Надо рассказать о санитарных собаках, несколько упряжек которых полк получил в 1944 году. Запряженные в специально устроенные носилки, они под руководством собаковожатых вывозили с поля боя раненых и немало помогали нам. Собаки понимали команды «стоять» и «вперед».
На этом можно поставить точку, если бы не Борзик.
Борзик работал в нашем батальоне. Умный, статный красавец с черной как смоль шерстью, он вызывал всеобщею симпатию. Пес знал и выполнял команды «вправо», «влево», «прямо», «смирно» и «воздух». Стоило сказать «вправо», как он всем своим сильным телом толкал напарников (в носилки впрягали трех собак) вправо, и собаки безропотно подчинялись вожаку. Лучше не говорить «воздух», если рядом траншея, а Борзик впряжен. Он тут же бросится в траншею, потащит туда собак и носилки.
Собаки, когда их распрягали, привязывались на цепочки. Борзика на привязи не держали, он не убегал.
Батальон стоял в сосновом лесу у местечка Грызи Камень. Положение такое, что с голодухи действительно хоть камень грызи. Солдаты с ведрами ходили по местечку, выпрашивая у жителей несколько картофелин, чтобы заправить суп. Собакам паек (и немалый!) тоже не выдавали. И вот в такое голодное время однажды утром Борзик исчез. Через несколько часов он вернулся и прилипшим к морде окровавленным гусиным пушком. Борзика отчитали, а вечером его опять не было.
Собаковожатый (амнистированный в связи с войной преступник, имевший за спиной больше лет судимостей, чем ему по возрасту лет) впервые привязал собаку на веревку. На другой день Борзик перегрыз веревку и снова убежал.
Я еще издали увидел возвращающегося по прилегающему к лесу полю пса и решил его подождать. Борзик бежал бойко, но, увидев меня, перешел на шаг, виновато поджал хвост и уронил голову. Во мне Борзик признавал начальника. Приближался ко мне, еле передвигая ноги.
Я начал сердито отчитывать собаку:
«Борзик, как тебе не стыдно! Голоден не только ты, все голодны. Нельзя бегать без разрешения. Перегрызть веревку! Это же дезертирство! Опять гуся слопал?»
Брозик слушал, уткнув голову чуть не в землю. Тело напряжено. Меняю гнев на милость: «Надеюсь, это в последний раз. Так и быть, прощаю тебя».
Что тут произошло! Борзик стал выписывать вокруг меня радостные круги, подпрыгивать, норовя лизнуть лицо, ликующе лаять.
С тех пор я перестал сомневаться в том, понимают ли собаки человеческую речь.
Из дневников Юрия Михайловича Головина