После Победы в сельсовете осталось с десяток обессиленных войной деревень. Их соединили в три колхоза. Работали на полях одни изношенные женщины и ребятня, всю продукцию сдавали в города, а самим ничего не оставалось. Только огороды и коровы кормили. Районное начальство поняло, что так долго не протянется. Свезли кое-какие дома в Волошану, построили несколько бараков и пригласили мужчин с Украины, Белоруссии. Местные девушки и молодые вдовы вышли замуж за приезжих: народились дети. Так организовался лесопункт – населения с полтысячи. Провели дорогу до райцентра Окатово. По ней вывозили лес. Жизнь наладилась – не голодали. Даже автобус ходил до Окатово.
В конце Советской власти сюда приезжал Матвей с братом, жили у меня неделю. У меня тогда еще был жив муж – лесником работал. Ребята уже жили и работали в Волошанах. Поселок жил – не тужил. А потом придумал кто-то строить капитализм. Лес стал никому не нужен, зарплату не платили, пенсия маленькая. Молодые поразъехались. Остались старухи немощные, часть пенсионеров. У лесопункта сменилось несколько хозяев. Сейчас всё порушилось: даже школа почти исчезла – нет учеников. Да поедем – сами увидите.
Погрузились в оба джипа, бабушку Люду усадили впереди. Ехали недолго ухабистой, давно не видевшей настоящих колес дорогой. Людмила лоцманом предупреждала об особо глубокой рытвине или коряге, невидимых в заросшей, петляющей по лесу дороге.
Выехали на поле, не помнящее плуга, и повернули на кромку леса. Через пару минут бабушка Люда, вглядевшись неизвестно во что, сказала: «Здесь». Кладбище предстало куском леса, разреженного местами травой с дудками сныти, с кое-где едва видимыми холмиками. Только по краю поля виднелось с полдесятка крестов разного возраста. Больше не было никаких знаков. При виде невидимого, но предполагаемого кладбища ребята, шумно вывалившиеся из машин, притихли. Людмила, тяжело дыша, долго мерила землю своими маленькими ножками, наконец, выдохнула:
«Ровно здесь».
Имелось в виду, что эта часть пустоши, заросшая лесом, являлась как бы семейной усыпальницей Вершининых.
«Вот вроде в этом месте тётя Дуня», – тихо произнесла Люда.
«А кто это?» – спросил Андрей.
«Ваша прабабушка».
«А где прадед?»
«Дядя Александр, муж тёти Дуни, погиб на войне».
«Да, вспомнил, дедушка об этом написал в своей книге».
«Здесь где-то свёкор тёти Дуни Андрей Тимофеевич. Кем он вам будет?»
«Пра-прадед?
«Наверное, так».
«Можно его место поискать».
Люда опять стала лазить по траве, в которой давно уже ничего нельзя было найти конкретного. Тем не менее, через несколько минут она остановилась, вглядевшись в нечто и, явно беря грех на душу, промолвила:
«Кажись, здесь».
«Давайте помянем».
Девушки на прогалине поровнее расстелили свежий лоскут брезента, положили по кругу десять больших бумажных салфеток и распустили пачку маленьких, высыпали всё из пестеря и выставили из саквояжа. Еще из целлофановой упаковки высыпали тарелочки, стаканчики, вилки и ножи. Людмила вздрогнула при виде такого неосторожного обращения с тонким фарфором, а когда взяла в руки белую просвечивающую тарелочку, крайне удивилась её невесомостью, совсем уже не знала что и подумать.
Пестерь, много раз слышавший имя «Андрей», был взволнован, но чувствовал: чего-то не хватает.
«За кого же первого выпьем», – спросил Леха.
«За Андрея Тимофеевича – главу рода», – ответил Андрей.
Пестерь возликовал: «Андрей Тимофеевич – мой мастер, мой создатель». И сразу пропала многолетняя досада на свою забывчивость, спасибо ребятам – радовался он возвращающейся памяти. Ребята шумно ели, пили. Многоголосие их гомона пестерём воспринималось неясными обрывками.
Людмила почти ничего не ела, а посматривала на весело жующих и одновременно галдящих ребят, дольше всего останавливая взгляд на Матвеевом внуке: «Ничего не скажешь – хорош, но на Матвея не похож, да и ростом повыше».
Людмилины мысли пошли назад – в свою молодость. «Мне не было и двадцати, когда Матвей приезжал в отпуск из армии: в своей офицерской форме с «птичкой» на рукаве и золотыми погонами он был не хуже Андрея, а для нашей деревушки его приезд был неожиданным подарком. Анфиска, какая бесстыжая, при нём завела разговор, что парни приезжают, увозят девчат: вот и её кто-то бы увез».
Насытившись, сидевший с пестерём рядом Леха, вспугнутым шёпотом произнес: «Давай по косячку». Чего-то сыпнув на бумажку, свернул, зажег зажигалкой и затянулся. Через некоторое время лицо его побледнело, но выражало удовольствие.
Одновременно с этим пестерь начали одолевать чудные видения: гарем красавиц сменяла бирюзовая водная гладь без горизонта, радуга рыскающих цветных рыбок, роскошные дворцы, белокрылые яхты, пестрые сборища людей пред грудами ярмарочных излишеств и всё новые, новые, непонятные для пестеря, картины. Иногда всплывало улыбающееся лицо мастера, нежно поглаживающего его, молодого, упруго-золотистого.
Через некоторое время глаза Лехи потухли, появившаяся было улыбка ушла с лица, оно исказилось гримасой страдания. У пестеря постепенно уходили удивительные видения, заменяясь мрачными видами. Леха закрыл глаза и откинулся навзничь, уйдя в зону нездорового сна.
У пестеря стремительно угасала память. Последнее видение: старая наклонившаяся береза с багровыми шрамами понизу, с прощальным шуршанием пожухших листьев – и ощущение горького сожаления. Еще миг и удивительная способность соединяться с миром людей навсегда покинула его.
Замечательный рассказ!
Действительно,за победу в войне, заплачено слишком дорогой ценой.
А ведь в Опарино тоже есть заросшее лесом, заброшенное кладбище.
Есть-то оно есть, да только никто не помнит, где. Мы очень давно ходили за грибами за Лузу и случайно наткнулись. Уже тогда все могилы провалились. Но вроде и крестов было сколько-то.
Это переселенческое кладбище. Там хоронили покойных с хуторов, ну и конечно, из Опарино. Поскольку значительная часть родственников умерших в своё время уехали из района,ухода за могилами нет.
Заброшенное кладбище есть и в Альмеже.