Первый бой

На рассвете 26 июля несколько десятков немецких бомбардировщиков обрушили свой страшный груз на станцию Чир и хутор Михайловский, на тихие зеленые улицы, на мирных жителей. Это было совсем рядом с рощицей, на опушке которой разместился наш батальон.

В 14 часов выдвинули к переднему краю и наш полк. Мы приняли боевое крещение, вступив в свой первый бой с 297 немецкой пехотной дивизией.

Немцы наступали при поддержке 30 танков. Немецкие штурмовики то и дело пикировали на боевые порядки батальона, с диким воем проносились низко над землей, прочесывая пулеметным огнем, казалось, каждый метр переднего края.

Должен сказать, что можно как-то привыкнуть к пулеметному огню, к артиллерийским налетам, даже к летящим со свистом бомбам (конечно, страшно, конечно, неприятно), но когда на тебя пикирует самолет, когда при этом гад-немец включает ужасную сирену, – к этому привыкнуть нельзя. Потом немец откажется от сирен на своих самолетах. А в боях на Дону, в Сталинграде самолеты фашистов пикировали с включенными сиренами. Вой сирен действовал ужасающе, вселяя животный страх, выматывал душу. Хотелось вдавить себя в землю, как будто это можно сделать, спрятать себя в земле. И даже тогда, когда сознание подсказывало, что он только пугает, входя в пике с включенной сиреной, все равно боишься и толкаешь себя в землю.

Фашисты доходили до хулиганства, пикируя на одного человека, бросая бомбы на одного, стреляя из пулеметов по одному. Можно понять, как мы чувствовали себя под воем и разрывами в том самом первом бою.

Полк вел бой. Взвод лейтенанта Васюкова, который через несколько часов станет моим комбатом, при очередном заходе «юнкерсов» дружным ружейным и пулеметным огнем сбил-таки один самолет с черными крестами на крыльях.

На поле боя горело несколько танков.

Первый бой полка был и первым моим участием в бою. Надо перевязывать раненых, оттаскивать их в укрытие, принимать решения, отдавать распоряжения санитарным инструкторам, санитарам, ездовым, чтобы поживее поворачивались, отвозили тяжело раненных в санроту. А кругом рвется, свистит, грохочет. Комья земли от взрывов падают на тебя. Хорошо, хоть комья земли.

Удивительно, но я нашел себя, понял, что я, кто я, как мне действовать, именно в первом бою. Несмотря на грохот, свист, рвущиеся снаряды, раненых и убитых было не так уж много. Наверное, это помогло не растеряться в том бою.

Дважды ранило командира батальон старшего лейтенанта Скрыпникова, второй раз, вырвался вперед при последней неудачной контратаке. Его вынес из-под огня красноармеец Устюменко.

Бой заглох. Команду батальоном принял лейтенант Васюков

С 28 июля по 6 августа полк так или иначе вел упорные бои. «Работала» немецкая артиллерия. Все время сыпались бомбы, обстреливали передний край и наши тылы немецкие «юнкерсы» и «мессершмитты». Атаки немцев успеха не имели, но и наши попытки заставить немца отступить были тщетными. Мы зарывались в землю, укрепляли свой передний край.

Уже первые дни боев необстрелянным показали, а обстрелянным ранее напомнили, что такое война, отрезвили горячие головы, но вселили уверенность, что можно стоять и перед немецкой пехотой, и перед немецкими танками. И под бомбежками можно жить.

Но находились и трусы. Негодование вызывали те, кто совершал самострел. Стреляли в руки, ноги, мягкие ткани, с повреждением кости – лишь бы было ранение и попасть в госпиталь. Стреляли через мокрое полотенце, через шинель, через буханку хлеба, с таким расчетом, чтобы скрыть следы пороха и ожогов, а они неизбежны при стрельбе с близкого расстояния. Однако следы все равно оставались, санитарные работники, обнаруживая их при перевязках, обязаны были непременно докладывать о каждом подозрительном факте.

Откуда появился командир санитарной роты военврач Булава, я не заметил. Он подошел, придерживая окровавленную руку: «Перевяжи. Ранило. Хорошо, что не в живот».

Трусость Булавы, его боязнь получить ранение в живот были известны, мы даже подшучивали над ним по этому поводу. Перевязывая, я обратил внимание на волокна нитей в ране – характерный признак самострела. Самострел подтвердился. Булаву расстреляли.

Из дневников Юрия Михайловича Головина