«Одиночество – вот проклятая вещь!
Вот что может погубить человека».
Александр Грин
И снова русская жизнь для него была ограничена обывательской Вяткой, куда Грин в июле 1897 года вернулся из дальних странствий. Домой он ехал «зайцем». Последние двести километров пришлось идти пешком по жидкой грязи – стояло ненастье. Начались поиски «занятия». Но в провинциальном городе мало что изменилось с той поры, которую воссоздал в 1857 году в «Губернских очерках» М. Е. Салтыков-Щедрин: «Въезжая в этот город, вы как будто чувствуете, что карьера ваша здесь кончилась, что вы ничего уже не можете требовать от жизни, что вам остается только жить в прошлом и переваривать ваши воспоминания. В самом деле, из этого города даже дороги дальше никуда нет, как будто здесь конец света…»
Александр снова окунулся в мир, наполненный ночлежными домами, непосильным трудом, тюрьмой, хроническим голодом и домашним неуютом. Осень и зиму, надо полагать не без протекции отца, служит в канцелярии Вятской городской управы, занимался перепиской документов. Не забыт и театр. Александр Сергеевич переписывает роли для актеров городского театра, а иногда и сам играет третьестепенные роли. Но все это временно и не постоянно. Поиски настоящего дела продолжаются. На этот раз Грин решил приобрести настоящую рабочую специальность в железнодорожной школе, которая готовила кадры крайне необходимые в связи со строительством железной дороги Пермь – Вятка – Котлас. Но и железнодорожником, как и моряком, Грин не стал. Через неделю он прекратил посещать занятия в железнодорожной школе. В 1898 году Александр Степанович уезжает из Вятки в Баку.
«По возвращении из Одессы, – вспоминает Александр Степанович, – я прожил дома до июля 1898 года. За это время я всячески пытался найти занятие: служил писцом в одной из местных канцелярий, переписывал роли (для театра), некоторое время посещал железнодорожные курсы, был банщиком на станции Мураши (шестьдесят верст от Вятки), переписывал по заказу отца ведомости годового отчета земства – относительно земских благотворительных заведений. Но не было в жизни мне ни места, ни занятия. И я решил искать счастья на стороне – подальше от унылой, чопорной Вятки с её догматом: «быть как все». Теперь невозможно припомнить, почему меня тянуло в Баку, По-видимому, я рассчитывал снова плавать на пароходах. Насколько я сравнительно хорошо помню, что было в Одессе, настолько не всё ясно относительно Баку, хотя главное – холод и мрак этого отчаянно тяжелого года – удержаны памятью. Итак, я отправился в Баку. Близко к концу июля. Весь мой капитал составлял данные отцом пять рублей, плетеная корзина с необходимым бельем, подушка и старое одеяло».
До сих пор многое не ясно не только относительно Баку, поэтому биографы и литературоведы то и дело «подсовывают» нам надуманные версии. Они сместили даже время поездки Грина в Баку. В те годы Баку активно строилось, открывались новые нефтяные скважины, продолжал свою историю рыбный промысел. Это позволяло человеку при желании найти свое место в жизни и куда приложить руки. «В Баку я сошел на пристань, не зная, что делать, – признается Грин, – В ночлежный дом иди не хотелось, и, продав кое-что из одежды на так называемом Солдатском базаре, я поселился за рубль пятьдесят копеек в месяц у одного старика грузчика. Прожив дня три грошами, вырученными за продажу своей скудной одежды, я уже имел вид настоящего босяка: ситцевая рубашка, старый картуз, бумажные коричневые брюки, опорки на ногах – вот все, во что стал я одет…. От случайных заработков память сохранила мне очень немногое».
Видимо, это признание и дает повод отдельным авторам придумывать разные эпизоды, тасовать события, как карты, выставляя на кон тот или иной год. В чем я не раз убеждался, работая над этим эссе. Трудно перечислить все работы, которые перепробовал Грин в Баку. Работал на забивке свай на строительстве пристани, в доке соскребал краску с пароходов, таскал какие-то трубы (скорее всего для прокладки нефтепроводов, – Ш.Н.), трудился в бригаде рыбаков. И снова менял работу. В Баку Грин дошел до последней степени нищеты, но не изменил своему чистому детскому воображению. Он останавливался перед витринами фотографов и подолгу рассматривал карточки, стремясь найти среди сотен тупых или измятых болезнями лиц хотя бы одно лицо, говорившее о жизни радостной, высокой и беззаботной. Наконец он нашел такое лицо – лицо девушки – и описал его в своем дневнике. Дневник попал в руки хозяина ночлежки, мерзкого и хитрого человека, который начал издеваться над Грином и незнакомой девушкой. Дело чуть не кончилось кровавой дракой.
Дайте хлеба человеку
Человек без хлеба – волк,
Ну – и хлеб без человека
Небольшой, конечно толк.
Дайте мяса, – в нем таится
И кузнец и кирасир…
В нем невидимо струится
Сильной жизни эликсир.
Дайте яиц, масла, гречки,
Проса, полбы и пшена,
Чтобы нервность нашей речи
Вдруг была упрощена.
Чтобы жизнь, взлетая шире,
Обернулась – нам в удел –
Не картошкою в мундире,
А богатой жатвой дел!
Грин неделями слонялся по порту и робко просил капитанов взять его матросом на пароходы, но ему грубо отказывали или высмеивали: какой мог получиться матрос из хилого юноши с мечтательными глазами. Он жил случайным, копеечным трудом, вместе с босяками нанимался тушить пожары на нефтяных вышках, грузил лес, ночевал в пустых котлах на пристани, под опрокинутыми лодками или просто под забором. С наступлением холодных ночей Александр отправился, как ни противно было ему, в ночлежный благотворительного общества дом. «Несколько дней спустя, без денег, рваный и больной, я сидел в духане. Пришел человек и стал звать желающих поступить матросом на товаро-пассажирский пароход «Атрек», который выполнял круговые рейсы». Грин принял это предложение. И опять эти: «Не помню ни пассажиров, ни капитана, ни гаваней, ни лиц матросов. Зато знаю, что доплыл до Астрахани и попросил за две недели расчет. За вычетом стоимости продовольствия, выдано мне было около шести рублей, на которые я, задумав теперь вернуться домой, немного приоделся… Осталась мелочь, которую я быстро «проел», когда упросился на пароход плыть до Казани, денег у меня не было. От Казани мне удалось бесплатно приехать в Вятку»
Через много лет, после того, как Грин опубликовал «Автобиографическую повесть», одна из сестер вступилась за отца и обвинила писателя в клевете. «Сколько я помню свою семью – не помню, чтобы рука отца поднялась для битья кого-либо из нас, ни издевательства над нами, ни угроз выгнать из дома, а тем более Александра, который был долгожданным сыном, любимцем и первенцем. Жили по тогдашнему времени хорошо. Помню, квартира была всегда из четырех комнат… и отец не был алкоголиком, он был чудесной души человек, и неправда, что он спился, и неправда, что умер в нищете, неправда!» Хочу поддержать эту точку зрения одним веским аргументом. Мог ли проработать на службе в земстве Степан Евсеевич, если бы он был алкоголиком и, как пишет Грин, часто пил? Гриневский старший честно прослужил в земстве почти сорок лет, за добросовестную работу поощрялся руководством и умер он, как и хотел, служащим земства, что позволило вдове получать в земстве льготы на малолетних детей.
Да и сам Грин в «Автобиографической повести», описывая свой приезд из Баку в Вятку, свидетельствует: «Отец встретил меня радостно, слегка растерянно, характерная улыбка шевелила его усы, уже седеющие. Наша семья жила в маленькой тесной квартире деревянного дома.
– Ну, вот… был в Баку, лежал на боку, – бесхитростно острил отец, когда я, стараясь говорить небрежно и бодро, кое-что рассказывал ему о пережитом. И так как стыдно было мне являться без гроша, снова пользуясь поддержкой отца, то я вновь солгал, проронив между прочим:
– Деньги? Деньги есть, есть всякие и золотые и серебряные.
Отец внимательно посмотрел на меня, а вечером, сильно нетрезвый и, по-видимому, наученный мачехой, подошел ко мне, сел, и не то стесняясь, не то приказывая, сказал:
– А ну, Александр, давай-ка деньги! Давай, давай! Ты все зря истратишь… то-вот… Так давай!.. то-вот. Это была его привычка почти через слово прибавлять «то – вот»
Тогда мне пришлось признаться в выдумке – и странно – даже уверять отца, что я солгал
– Так зачем же ты лжешь? – спросил он, взволновавшись и рассердясь.
Но я и теперь не знаю: зачем?
После этого разговора Степан Евсеевич, видимо, намекнул, что в городе Александр вряд ли найдет работу. Хотя выход из этой ситуации есть: в соответствии с Указом Николая II 1895 года начаты работы по строительству железной дороги Пермь – Котлас. В Вятке размещается Управление по строительству дороги, которое возглавляет инженер путей сообщения титулярный советник Игнатий Николаевич Быховец. Неизвестно, обращался ли Степан Евсеевич к Быховцу, хотя, как земский служащий, имел такое право, с просьбой устроить сына на строительство железной дороги в соответствии с его знаниями, но почему-то выбор пал на станцию Мураши.
Случается же такое. Сколько раз читал и перечитывал биографию писателя-романтика, его произведения, книги исследователей-биографов, посвященные Грину, прав оказался Козьма Прутков: невозможно объять необъятное. Живу в Котласе с 1961 года, работаю в городском писательском содружестве, являюсь одним из активных сподвижников Котласского краеведческого музея, выступаю на научно-практических конференция и чтениях, перед учащимися школ, беседую с педагогами литераторами – и никогда ни от кого не слышал, что Александр Грин бывал в городе Котласе. Даже когда нашел эту информацию, своим глазам не поверил. Проверил ещё раз. Но от истины никуда не уйдешь. 1899 год (некоторые биографы почему- то указывают 1900 год). Апрель. Александр берет у отца 5 рублей и едет в Котлас с намерением жить в лесах. Неизвестно, что произошло в Котласе: то ли окрестные леса не понравились, то ли местные охотники не приняли новичка в свою команду, то ли северная тайга испугала апрельским снегом, да и по сугробам с ружьишком много не побегаешь, но так или иначе Грин через неделю возвратился в Вятку.
ОТКРЫВАЕМ ГРИНА – 1
ОТКРЫВАЕМ ГРИНА – 2
ОТКРЫВАЕМ ГРИНА – 3
ОТКРЫВАЕМ ГРИНА – 4
ОТКРЫВАЕМ ГРИНА – 5
ОТКРЫВАЕМ ГРИНА – 6
ОТКРЫВАЕМ ГРИНА – 7
ОТКРЫВАЕМ ГРИНА – 8
Николай Шкаредный, продолжение следует.
